Большевики в Ставрополе

ИЛЬЯ СУРГУЧЕВ
Накануне очередной годовщины Октябрьского переворота 1917 года мы публикуем последнюю написанную в России работу незаслуженно преданного забвению русского писателя Ильи Сургучева (1881-1956 гг.), почти 35 лет прожившего в эмиграции.
Илья Дмитриевич был очевидцем одного из величайших катаклизмов, совершившихся на нашей многострадальной Родине. Писатель создал своеобразный реквием, в котором строгость, соразмерность и выдержанность тона рельефно высвечивают разворачивающуюся не на сцене, а в жизни трагедию, сравнимую разве что с апокалипсисом.

I
С октября 1917 года начались «громы и молнии» Октябрьской революции. Не работала почта. Не работал телеграф. Люди сидели, как на островах во время наводнения. И все-таки, несмотря на это, в тихом, уютном, «богоспасаемом» Ставрополе, от которого ни до какого государства не доскачешь, хоть двадцать лет скачи, — в этом Ставрополе люди почти все знали, что делалось там, на севере: ходили по улицам тревожные, взволнованные и сообщали друг другу такие известия:
- Зимний дворец разбит.
- Эрмитаж уничтожен.
- К Николаевскому мосту подошла «Аврора» и обстреливает город.
Откуда, как, какими путями, но эти слухи, в основе своей оказывавшиеся почти всегда верными, приходили сюда, с далекого севера на юг, тревожили умы и сердца, заставляли с ужасом и трепетом догадываться, какую смертельную тоску и беду переживает родная русская земля.
И вот в это время мне удалось пронаблюдать одно весьма любопытное явление. Казалось бы: нет пределов человеческой фантазии. Многие слухи, доходившие до нас, впоследствии оказывались явно вздорными. Но все-таки самое пылкое человеческое воображение не могло бы выдумать и одной сотой доли того, что создавала и предъявляла в свое время повседневная жизнь и русская действительность.
Все можно было предполагать. На все, кажется, можно было рассчитывать: Россия - страна неограниченных возможностей. Но если бы, например, в те тихие и молчаливо тревожные дни сказать:
- Керенский предает Корнилова, - никто не поверил бы. Каждый ставрополец сказал бы:
- Вы плетете ерунду.
И жизнь аккуратно карала недоверчивых.
...В Ставрополь, по дальности расстояния, все прикатывает последней волной. Когда в Петрограде уже в марте солдаты, отравленные проклятой памяти приказом № 1, не отдавали чести офицерам,— в Ставрополе еще в июне строго соблюдались все обычные правила военного, рыцарского взаимного уважения и чинопочитания. Офицерам по-прежнему козыряли; перед генералами, щеголяя выправкой, становились во фронт.
Где-то там, на севере, заводились какие-то странные, непонятные, непривычно дикие для слуха «совдепы» и «совнаркомы», а в Ставрополе еще целых два месяца, ноябрь и декабрь, у власти стояли комиссары Временного правительства.
Но времена меняются... Наступили здесь времена, когда солдаты уже перестали отдавать честь офицерам, а проходившим генералам, часто седым героям Карса, покорителям Шамиля, демонстративно пускали в глаза папиросный дым.
Наступили времена, когда и здесь сначала начали поговаривать о «совдепах» и «совнаркомах», а затем уже понемногу и приступать к их осуществлению.
Однажды по улицам города в ясный воскресный день прошла демонстрирующая небольшая толпа. В ней почти совсем не было ставропольцев. Шли какие-то солдаты, какой-то матрос с папиросою в углу рта, какие-то неизвестные молодые люди.
Впереди всех шел тщедушный человек небольшого роста в черном пенсне и нес красное знамя, на котором было написано белыми печатными буквами:
«Долой Временное правительство!».
Этого человека звали так: А. А. Пономарев. Он служил в Ставропольском губернском земстве и был заведующим статистическим отделом. Слыл он за чиновника строгого, исполнительного и старозаветного. Когда, например, к нему в отдел случайно заходил по какому-нибудь делу член управы, то он завел такую дисциплину: все служащие должны были вставать.
И теперь Ставрополь немало удивился, когда увидел его с красным знаменем в руках, с призывом свергать Временное правительство.
И тут же местные всезнайки стали поговаривать:
- Хе-хе. Понимаю в чем дело. Пошел в большевики потому, что баллотировался в председатели продовольственной управы. А его не выбрали. А словно на смех выбрали дьякона Никитина. Ну вот человек и рассердился. Тогда же обещал доказать.
Началась, видимо, обычная русская история. Кто-то кому-то за что-то собирался «доказать». В воздухе запахло панской дракой, и многие, предчувствуя недоброе, бессознательно уже приглаживали свои чубы.
И действительно: с этого ясного, осеннего воскресного дня начались необычайные, кошмарные ставропольские дни. Началась страстная седмица ни в чем не повинного мирного города и его благословенной, плодоносной губернии.

II
Ставрополь - город тихий и мирный. Фабрик и заводов в нем почти нет. Пришлого рабочего люда тоже нет. Если и есть рабочие, то все больше местные: сапожники, портные, шорники. Город дешевый, плодами земными весьма обильный. Улицы в нем широкие, сады - фруктовые и каштановые. Климат хороший, здоровый. Щедрое, горячее южное солнце.
Говорят, что здесь даже чахотку можно вылечить, если захватить ее в начале. Живут здесь не в небоскребах, как в больших городах, а особнячками. Три-четыре комнаты, свой двор, свой сад, своя скамеечка перед домом, свой колодезь.
Как и все в России, город весьма взволновался, когда в феврале 1917 года пришли первые известия о революции: шумел, как улей, и по всем поводам - удобным и неудобным - пел «Марсельезу».
Председатель земской управы, шагая по снегу в глубоких калошах и отдавая честь левой рукой, принимал на Соборной площади воинские парады. Нотариусы, надев сапоги бутылками, ездили арестовывать жандармов. Управляющие банками разбирали архивы охранного отделения. Адвокаты учреждали милицию, прежних полицейских уже без страха величали фараонами и перестали раскланиваться с бывшим полицмейстером.
Все говорили громко, суетились на митингах, отправляли Родзянко приветственные и поздравительные телеграммы и, когда пришли выборы в местную городскую Думу, то по всем правилам всеобщего избирательного права послали туда социалистический блок:
- Номер третий.
- Есть на земле три логики.
Есть логика ума. Есть логика сердца. И есть логика вещей. Теперь, после двухгодичного опыта, выяснилось, что в русском человеке весьма слабы виды двух первых человеческих логик. Если русскому человеку залезет в голову такая, например, мысль: «Вот стоит толстая, каменная стена. Трахну в нее лбом — может быть, прошибу», - то никакими доводами ума, никакими доводами сердца («пожалей жену, детей») вы его не убедите.
Он сделает свое дело. Он начнет громить эту стену своим лбом и поверит уму и сердцу только тогда, когда череп даст трещину, а стена останется нерушимой. Это и есть логика вещей, столь близкая и понятная российскому человеку. Хорошим патроном и покровителем России был бы святой апостол ФОМА, и я не понимаю, почему его не рисуют на наших знаменах.
Если бы в те времена, на выборах в городскую Думу, начались разговоры о том, что в социалистическом блоке сидят люди, прежде всего чуждые городу, люди неизвестно откуда пришедшие, люди, никогда и никаким городским хозяйством не занимавшиеся и представления о нем никакого не имеющие; люди, способные только плести целыми днями и ночами бесконечное, нудное словесное мелево, все равно город ничего не послушал бы и все равно на городские кресла посадил бы все тот же — Номер третий.
Но когда «Номер третий» посидел в Думе и месяц, и другой, и третий и когда гражданин сначала послушал, потом посмотрел, а потом и почесал за ухом, то в конце концов пришлось раскинуть умом:
- А где же то волшебное «все», что обещал ему этот социалистический блок?
И понял. Понял, что в стенку-то он лбом трахнулся, и здорово трахнулся, непонятно даже, как Господь Бог лобовую кость сохранил, но стенка-то стоит по-прежнему, та же самая: каменная, крепкая, толстая и даже штукатурка не обвалилась.
И когда он это понял, то в нем заработала единая, данная нам, россиянам, на потребу логика вещей. Обжегшись на молоке, человек стал дуть и на воду. И когда пришло осеннее время выборов в Учредительное Собрание, то гражданин, выслушав на митинге все речи Номера третьего, в избирательные ящики начал опускать все-таки иной список:
- Уже номер пятый.

III
Ставропольская губерния - богатейшая русская губерния. Почва — первосортная, чернозем. Про почву здесь говорят:
- Не земля, а хлеб с маслом.
Есть уезды, полные вина и винограда. Народ здесь - зажиточный, домовитый, с южной ленцой, слегка неповоротливый. Зимой одеваются в крепкие тулупы, да не в один, а в два. Бабы ходят в ярких платках. Девкам к свадьбам покупали огромные кованые сундуки с расписными розами. Венчались люди в прекрасных церквах, в венцах шли до самого дома и долго пировали, а потом три дня ходили по улицам, все в лентах, высоко подбрасывали красную подушечку, тянули вино прямо из горлышка и пели веселые, невольно заставляющие приплясывать песни:
- Ой журушка, журавель, журавель! Или:
- Бил заюшку горностаюшка.
Приданое возили во двор к жениху возами. И земли имели по 8—10 десятин на душу. И была не губерния, а вот как бывает хороший, хозяйский двор: полная чаша.
И вот сюда пришли какие-то люди, которых никто никогда не знал, которых никто никогда здесь не встречал, и сказали эти люди, и им сразу поверили:
- Сейчас у вас, товарищи, по восемь десятин. Будет по сорока.
- Голосуйте за нас в Учредительное Собрание.
Продолжение следует.