ПОБЕДА - НА ДОЛГИЕ ВЕКА. КАК И ПАМЯТЬ О ПОБЕДИТЕЛЯХ НАВЕЧНО. В МИРЕ, В СТРАНЕ, В ГОРОДЕ, В СЕМЬЕ (ЧАСТЬ 1)

Неправда, что у нас, сегодняшних, нет идеологии. Она есть. И эта идеология - идеология Победы.
В том, что насаждал идеологию Победы, обвиняли Л. Брежнева и все руководство КПСС. Мол, законсервировали вчерашнее достижение, пристроились к нему, почили на лаврах и тем остановили движение страны вперед. Правда, задним числом обвиняли. Сейчас миллионы внуков победителей искренне участвуют в акции «Бессмертный полк» и ей подобных, пишут на машинах «Спасибо деду за Победу!», «На Берлин!» и прочее. Читаешь это и понимаешь: преклонение перед подвигом народа в Великой Отечественной - совсем не аппаратное изобретение коммунистических идеологов. Оно органично выросло из жизни, из нашей истории, культуры и не в последнюю очередь служит опорой для всего общества. И еще долго будет служить такой опорой, как победа над татаро-монголами или Наполеоном. Да, на Победу нагромоздили пропаганду, нещадно ее эксплуатировали, что и сейчас не редкость. Но суть ее как была так и осталась: подвиг простого солдата. За гранью сил и возможностей. Который никто и никогда не сможет умалить.
Только вдумайтесь в цифры. От Бреста, где война началась, до Москвы, где фашистов остановили, - 1000 километров. От Москвы до Берлина, где война окончилась, - 1600. Итого по прямой 2600 километров... Много это или мало? Если поездом, то менее четырех суток, самолетом - примерно четыре часа... А если с боями, перебежками, а то и на брюхе ползком? 4 долгих года! 1418 суток! 34 тысячи часов!
27 миллионов погибших советских людей. Каждый восьмой житель нашей страны... Вы представляете себе, что это такое? Если по каждому погибшему объявить минуту молчания, страна будет молчать... 43 года! 27 миллионов за 1418 дней - это значит, каждую минуту погибало 13 человек...
Идеология Победы такая живучая, на века, еще и потому, что выросла снизу. Хотя тут слово «выросла» не очень подходит. Она пришла вместе с нашим рождением. Она была в наших семьях. Для кого-то - от отца пришла. Для кого-то - уже от деда... Наши отцы и деды несли свою ношу победителя с высоким достоинством, без суеты. Очень естественно, без всяких красивостей и пропаганды.
Уж что-что, а семейные отношения никогда не политизированы. И уж точно - не основаны на барабанной дроби. Поэтому сегодня редакция предоставляет свои страницы самому личному - рассказам корреспондентов о своих семейных победителях. Это наша страничка в Бессмертный полк России.
Война - тяжелая работа
Из детства помню, что мы, четверо братишек, играли отцовскими медалями. Самая дорогая для него была - за взятие Будапешта. Теперь, почитав историю войны, понимаю, почему она им ценилась. Баталии там были нешуточные. Одно из успешнейших крупнейших сражений. Медали те, понятное дело, мы все растеряли. Остался сейчас только Орден Отечественной войны. Который и берегу. Его дадут отцу позже, по-моему - к 50-летию Победы. Потому и сохранился.
Отца, Александра Кузьмича Емцова, декабря 25-го года рождения, призвали в действующую армию 7 апреля 44-го. Во всяком случае, эта дата указана в его красноармейской книжке, которую я нашел уже после его смерти. Простенький такой: на пожелтевшей рыхлой бумаге на восьми в ладошку страничках документик. Даже без фотографии, только красная звездочка на обложке. Но всю нужную информацию - от времени призыва до размера сапог, - содержит. Хотя сам отец рассказывал, что его призвали осенью 43-го. И несколько месяцев готовили - учили стрелять, окапываться и прочее. Скорее всего, официально призыв оформили перед отправкой на фронт. Гвардии рядовой, стрелок - это в красноармейской книжке. Хотя в военном билете с апреля по октябрь 44-го он артиллерист, орудийный номер на 122-миллиметровой гаубице 57-го артиллерийского полка. Да и отец рассказывал, что он был артиллеристом. Перед армией работал на тракторе, потому и взяли туда, где техника. Потом два месяца - стрелок 99-й стрелковой дивизии Второго Украинского фронта. Похоже, это уже перевели после контузии. И полгода, по апрель 45-го - эвакогоспиталь, где лечился после ранения при штурме Будапешта. Отец вообще был убежден, что ранения - общая контузия и осколок в ногу, - спасли ему жизнь. Потому что из сослуживцев мало кто остался: «Выбило почти всех. Чем я лучше?».
Демобилизовался только в 46-м. Такие фронтовые университеты. Собственно, образование - семь классов. Что успел получить до войны. И потом свыше сорока лет в колхозе тракторис-том. Прожил 87 лет. «Тому, кто войну перенес, все остальное не страшно». Меня всегда это поражает: поколение, так много вынесшее на своих плечах - и ссылку, и войну, и голод, и перенапряжение восстановления страны оказалось таким крепким и долго живущим. Не в пример нынешнему. Вот и думай теперь, что полезнее: на диване лежать или землю пахать?
Но вспоминать о войне отец не любил. Тем более о том, сколько убил немцев. В Бога вроде не верил, но жил, как сейчас понимаю, по заповедям. Ссылался на судьбу артиллериста: «Пальнул, а куда попало и в кого, не видно». Кое-что, разумеется, рассказывал, но больше по поводу чего-то, по случаю. И отнюдь не про сражения и свои подвиги в них.
В студенческие годы, приехав с офицерских сборов, рассказываю ему, как мы ввосьмером тянули по лесу полкилометра пушку, а затем рыли капонир. Задача была такая поставлена. Еле живые были. Мозоли кровавые набили, спины сорвали. Мол, понимаю теперь вас, артиллеристов. «Да, - отвечает, - но наш орудийный расчет тогда был вечно неполным: четыре, в лучшем случае пять вечно голодных мужичков, и тянули мы свою гаубицу не на игрушечные расстояния. Десятками километров. Где трактором, где лошадьми, а где и на руках. По грязи, по лесам и горам. Да еще и под огнем. Да еще и боезапас». И продолжает: «Война - работа. Тяжелая-претяжелая. Тянешь, несешь, копаешь. Опять тянешь, опять копаешь... Сутками потом в колхозе работал, и то так не было тяжело. Тут страха не было, а там - все время рядом. Не верь тому, кто говорит, что не боялся. Когда снаряд на подлете свистит, в землю вжимаешься, как блин, зубами за траву хватаешь. Все внутри обрывается. Грязь, кровь... Зато не болели. Простуда за болезнь не считалась. Да ее как-то и не замечали. Если уж ранили - тогда лечись».
В красноармейской книжке запись: «Объявлена благодарность Верховным главнокомандующим тов. Сталиным. Приказ 367 от 8.5.45 г.». Похоже, по случаю окончания войны. Про Сталина отец плохого не говорил, как и хорошего. Но иногда выскакивало: «Сталина на них нет». Это когда читал про разгильдяйство и бесхозяйственность в стране. Хотя отыграться на Сталине имел полное моральное право. Его отца - моего деда Кузьму, раскулачили и сослали на Урал, где валил лес пять лет. Как и отца мамы - деда Павла. Без глав семьи бедствовали, также были сосланы в спецпоселение Петропавловское под Арзгиром, под надзор НКВД. Одна семья из Зеленокумска, другая из Арзгира. Отцу тогда было пять лет, маме Татьяне Павловне, слава Богу ныне живущей, - два года. Жили там, страшно сказать, в землянке - то есть в выкопанной в степи яме. Мать мамы, моя бабушка Акулина, умерла там от туберкулеза. Могла бы сохраниться обида на власть. Но не та была закваска. Не копался отец в прошлом, не ныл. О том, что такое было в биографии семьи, мы, дети, узнали уже в ходе перестройки. Когда реабилитировали. Раньше тема была для нас закрытая. Родители хотели детям лучшей доли, всем дали высшее образование и не без основания помалкивали о том, что могло навредить нам на жизненном пути.
Уговариваю его поехать в Пятигорский военный санаторий. Мол, тебе же положено, как инвалиду войны. Я все оформлю, отвезу и привезу. Не хочет: «Что я там буду делать, лясы точить»? Так ни разу и не съездил. Зато вспоминал про ранение. Особенно когда на погоду болела голова или ныли ноги и руки. Про контузию от разрыва упавшего рядом снаряда, после которой «вытекли уши» и всю жизнь пришлось ходить со слуховым аппаратом. Хотя нет, не всю жизнь. Слуховые аппараты появились уже в семидесятых годах, до этого он, по сути, был отрезан от мира своей глухотой. Отсюда и страсть к чтению газет, которая и мне передалась. Про осколочное ранение в руку и полугодовое «болтание» по госпиталям. «Загноилось, разнесло. На мне противостолбнячную или какую-то еще сыворотку испытывали. Сосед по палате скончался, а мне повезло. Такая судьба».
Или вот такое. Я восемь лет назад перевез их с мамой к себе под Ставрополь, дом в Зеленокумске продали. Пришла комиссия из сельсовета. Мол, вы теперь, Александр Кузьмич, прописаны у сына, своего жилья не имеете и формально можете претендовать на бесплатную квартиру, как инвалид войны. Пишите заявление. «Зачем?» - Последовал ответ. - «У меня есть, где жить. Все не захватишь. И с собой на тот свет не унесешь». Отказался. Чем немало удивил комиссию. Она-то знала, что иные ветераны по несколько квартир за жизнь получили. Всех внуков обеспечили.
Вспоминая теперь об отце, понимаешь: если что и надо ветеранам, так это покой и уход. Да еще и ненавязчивое внимание.
Делаем домашнее вино. Сам он его не пил, так, полстаканчика «для аппетита», но виноград разводил, и не только столовые сорта. Радовался, когда получалось вкусно, соседей угощал. «В Венгрии зашли в городок. Дома красивые, просторные. Сады аккуратные. В подвале огромные бочки, выше человеческого роста. Закупоренные так, что непонятно, где пробка. Похоже, много лет так стоят. Солдатики, не от большого ума, конечно, «открывали» их с помощью автомата. Сначала вверху дырку прострелят, потом, когда до ее уровня вытечет, ниже и ниже. Под струйку котелки подставляют, а то и рты, все пьяные, в вине по колено... Такие бочки портили! А вино было вкусное, густое и сладкое, до сих пор помню. У нас такое не получается».
Про трофеи. Это когда прочитал «изыскания» новейших историков о массовом мародерстве победителей, про эшелоны награбленного: «Неправда. Не такие тогда были порядки. Люди дисциплину, да и совесть, знали. Разболтанная армия не смогла бы организованных немцев победить. По мелочам - было. Некоторые наши нацепляли на руки по десятку часов. Где только и набирали. Патефоны подбирали в разбитых домах, машинки швейные. Но потом, когда стали домой собираться, все это добро офицеры заставили сдать. Не положено! Кому-то эти трофеи может, и достались, только не рядовым».
Мало, очень мало рассказывал. Может потому, что просто забыл. А врать не умел. Тем более - бахвалиться. Ведь персональное внимание к ветеранам, интерес к их рассказам, почести им и все такое появились где-то лет через тридцать после войны. Память и притупилась. До этого они были просто работяги, поднимавшие разрушенную страну. С большей, чем у других, ответственностью. До сих пор помню, как, пригнав после обеда в субботу колесный трактор домой, отец в одиночку мог разобрать двигатель или задний мост, сходить в мастерскую, подварить или проточить там деталь и снова все собрать. Чтобы в понедельник рано утром опять в борозду. С работой от зари до зари. За нищенскую по сегодняшним меркам зарплату. Мы его в детстве только по выходным и видели. Да и то не праздным.
Хотя с другой стороны, может быть и хорошо, что мало рассказывал. Как-то фальшиво звучат длинные, пересыпанные штампами рассказы иных ветеранов. Отец про таких говорил: «Ну, расхрабрились, вояки!» Слушаешь и понимаешь, что это уже не пережитое. Это - что-то из области пересказа книжного или там киношного, сдобренное вроде как личным. Человек вооружился легендой, и уже она его за собой ведет. Он уже в нее свято верит. Время, оно ведь не только камни в реке шлифует. И человеческую память тоже округляет и сводит на нет. Остается что-то круглое, безликое. И не вина это ветеранов. Да и не беда. Просто так жизнь устроена: человек охотнее всего погружается в искусственный, придуманный мир. Ему там уютно и хорошо. Как в теплой воде.
Отца даже трудно представить в этом искусственном мире. Да он уже с трудом понимал и современный мир. Порой очень далекий от здравого смысла. Когда я объяснял ему иные современные выверты «политикой» и «пропагандой», следовал вопрос: «Зачем? Неужели нельзя честно. Потом же все аукнется».
Все было просто в нем, в жизни семьи. И честно. Может потому я и пошел в журналистику.
Александр Емцов.

Ниточка не оборвалась
В нашей семье на фронте сражались не только два моих деда, но и прадед. Они были признаны в разное время, воевали на разных фронтах и в разных родах войск. Дедушки даже знакомы друг с другом не были, но для страны и для нашей семьи они вместе сделали великое дело: отстояли мирную жизнь, Родину, отстояли своих детей и тех, кто уже был, и тех, кто еще не родился, отстояли своих внуков, правнуков и праправнуков. Благодаря им ниточка, соединяющая всех нас кровными узами, не оборвалась.
Когда началась война, моему деду по маме Митрофану Петровичу Новикову было 29 лет. Через несколько недель вместе с другими односельчанами он ушел на фронт. Дома остались жена и двое детей, младшему из которых не было и трех лет. Зимой 1942 года деда тяжело ранило в руку. В тот морозный февральский день после очередного боя он и его товарищи получили задание собрать раненых бойцов и похоронить убитых. Но немцы продолжали стрелять... Ранение было настолько тяжелым, что деда посчитали мертвым и положили к убитым солдатам. Спустя некоторое время он очнулся и стал кричать. Его нашли и, оказав первую помощь, направили в госпиталь на Урал. После лечения дедушка был признан негодным к военной службе и отправлен домой на Ставрополье. В тылу, несмотря на инвалидность, работал не жалея сил. Ведь фронту, где продолжали воевать его братья и боевые товарищи, нужны были оружие, продовольствие, одежда.
В августе 1942 года в Грачевку вошли немцы. Своего жилья у деда с бабушкой не было, семья жила, как сегодня говорят, на квартире. Бабушка рассказывала, что немецкий патруль постоянно обходил дома, устраивал обыски. Отбирали яйца, молоко, домашнюю птицу. Деда все время прятали, очень боялись, что его найдут и расстреляют. А однажды дедушка спрятаться не успел. Немцы, увидев раненого, заподозрили, что он солдат с фронта. Начался допрос. Спас деда мальчик - подросток, сын хозяев. Он хорошо учился в школе, свободно говорил по-немецки: «Нет, он не солдат, он упал с дерева и сильно повредил руку». Во дворе действительно стояло дерево со сломанной веткой. Так смерть второй раз обошла деда стороной.
Как рассказывает мама, которая родилась уже после войны, дед очень мало рассказывал о войне. В своих воспоминаниях он очень с большим уважением отзывался о маршале Жукове и никогда не ругал Сталина.
Я своего деда почти не помню. Он умер в 69 лет, будучи инвалидом 1 группы, когда мне не было и пяти лет. Помню, что он часто брал меня на колени и гладил по голове. А еще - его искалеченную руку. Он так необычно держал ложку, что это врезалось в память.
Война преследовала дедушку всю жизнь, не оставила и перед смертью. Его последние слова были: «Как страшно было на войне».
А мой прадед Стефан Андреевич Смагин, дед папы, воевал под Сталинградом. Но у нас даже медалей не осталось. Когда он умер, пришли из военкомата и награды забрали.
На войну его призвали в январе 1942. Уже не молодой мужчина (42 года), глава большой семьи - дома остались пять детей и жена, которая ждала ребенка - попал в 49 отдельный полк связи кабельно-телеграфной роты.
Он тоже ничего не рассказывал о войне, ни своим детям, ни внукам. Почему? Не знаю. Наверное, потому, что воевал там, где выживали единицы, что слишком много крови, боли, смерти было вокруг...
Весной 1942 года их полк отправили под Харьков, где они попали в окружение. Харьковская операция - одна из самых трагических страниц войны. Только за 17 дней там погибло, пропало без вести, было ранено 300 тысяч советских бойцов. Там каждый день из строя выходило по 15 тысяч солдат - столько мы теряли только во время штурма Берлина. Известно, что только в плен под Харьковом попало почти 230 тысяч бойцов. Вырваться из Харьковского котла удалось не более 22 тысячам человек. Среди них был и мой прадед.
А потом был Сталинград... Из одного ада - в другой. И где страшней - не скажешь. Закончил дед войну в Кенигсберге, в звании ефрейтора. Награжден медалями «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За Победу». Поразительно, что он даже ранен не был, хотя, думаю, на волосок от смерти был не раз.
В нашей семье не осталось ни писем с фронта, ни военных фотографий, ни медалей - только удостоверения к ним. Сохранилась справка из госпиталя деда, красноармейская книжка прадеда и газета «Правда» за 13 февраля 1945 года, в которой рассказывается о конференции руководителей трех союзных держав - Советского Союза, США и Великобритании в Крыму. Прадед считал, что Ялтинская конференция - важнейшее политическое событие 20 века и очень дорожил этой газетой. Теперь эта пожелтевшая затертая газета вместе с другими военными документами хранится у моих родителей в семейном архиве.
Очень интересно было посмотреть и красноармейскую книжку, в которой помимо сведений о прохождении службы, об участии в походах и наградах есть графы о вещевом и техническом имуществе, а также об оружии, которое выдали прадеду. Из оружия у него были винтовка, наган, пистолет-пулемет. Из обмундирования летом - пилотка, шинель, шаровары х/б, гимнастерка, рубаха нательная, сапоги, обмотки (портянки). Зимой - шапка зимняя, шаровары ватные, полушубок, валенки, перчатки. Еще выдали бойцам ремень, ранец, котелок, полотенце, флягу, чехол к фляге, кружку - вот и все личное имущество на все военные годы.
Прадед перед смертью тоже вспоминал войну, вспоминал Харьков. В полубессознательном состоянии все шептал: «Как мы бежали, как бежали...».
И такие истории я слышала не раз. Даже имея самую буйную фантазию, сегодня невозможно представить, что же пришлось пережить миллионам наших солдат, если и перед смертью, когда, говорят, вся жизнь проходит у человека перед глазами, они вспоминали самое страшное и умирали с одной мыслью - война.
Был на фронте и отец моего папы Валентин Епифанович Макагонов. Но о нем мы не знаем совсем ничего. Знаем, что родился в 1918 году - из поколения тех, кого к концу войны осталось всего три процента, что призывался из города Фрунзе, где жил с родителями. Судя по фотографии, которая у нас есть - воевал геройски, вся грудь в медалях. Война забросила его на Ставрополье, где он и встретил мою бабушку. Семейная жизнь у бабушки с дедом не сложилась, вскоре после рождения папы они разошлись, и отношения почти не поддерживали. Я даже не знаю, было ли ему известно, что у него есть две внучки. Но я ему все равно благодарна. За то, что родился папа, а потом и мы с сестрой. За то, что у него, папы и меня одинаковые глаза - за то, что та ниточка не оборвалась.
Наталья Макагонова.