900 ДНЕЙ СМЕРТИ, ГОЛОДА, ХОЛОДА

Блокада Ленинграда - 900 дней смерти, голода, холода, бомбежек, отчаянья и мужества жителей Северной столицы - самая страшная страница Великой Отечественной войны. Сколько об этом написано книг, сколько снято фильмов, сколько спето песен, а мы все равно не перестаем ужасаться, слушая рассказы очевидцев.

Не так давно я ездила в Санкт-Петербург в командировку. Вечером в Москве в купе зашла маленькая, немолодая, но очень энергичная женщина. Расположившись на своем месте напротив меня, она достала пакет, в котором была какая-то еда, перекусила, и, пробормотав, «Спать хочу - умираю», моментально уснула. Разбудили нас на следующее утро рано. Тот, кто когда-нибудь ездил в поезде Ставрополь - Санкт -Петербург, знает, что состав прибывает в северную столицу около 5 утра, а проводницы начинают будить пассажиров часа за полтора. Сдав белье и налив себе кофе, я уставилась в темноту за окном. Спать хотелось неимоверно, а до Московского вокзала ехать было еще больше часа. Мне обычно по утрам кусок в горло не лезет, а вот моя попутчица одним чаем не ограничилась. Достав из пакета хлеб, она стала понемногу отщипывать от кусочка и кушать. Было видно, что эта утренняя трапеза доставляет ей большое удовольствие. Отправив очередной кусочек в рот, женщина произнесла:

«Обычно по утрам я ничего есть не могу, пью, как вы, чай или цикорий. А как к Питеру подъезжаю, так аппетит разыгрывается, причем с удовольствием ем только хлеб. Наверное, блокада...».

«А сколько вам было лет?» - не удержавшись от бестактного вопроса, спросила я. Ну никак не тянула моя попутчица на человека пережившего войну и блокаду, уж очень моложаво выглядела.

«Когда началась война, мне исполнилось четыре года, - усмехнувшись, ответила женщина. - Что, не верите, что ребенок в таком возрасте может что-то помнить? Такого ужаса от бомбежек, нечеловеческого страха, холода и голода я забыть, как ни стараюсь, вот уже 70 лет не могу».

«Расскажите, - попросила я, мгновенно проснувшись. - Я про блокаду много читала, уйму передач пересмотрела, писала о блокадниках, о тех, кто живет в Ставрополе. А вот с человеком, который родился в Ленинграде, пережил ее и живет здесь всю жизнь, встречаться не довелось».

«Вы журналист? Если вам и действительно интересно, то расскажу... Конечно, тогда я не понимала, что значат слова «блокада» или «война», но вот то, как мы стали жить, помню прекрасно, - начала свой рассказ Марина Николаевна. - На всю свою жизнь я запомнила невероятно громкий и резкий вой сирены и несущийся из черного репродуктора мужской голос, от которого и сейчас становится жутко: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!». Мама хватает меня, сестра - какой-то узелок и мы, сломя голову, бежим в подвал. Мне было так страшно...

Знаете, я вот думаю о своих родителях. Они - коренные ленинградцы, работали в школе. Отец преподавал биологию, мама - литературу. Когда началась война, отец в первые же дни ушел на фронт добровольцем. Он погиб в октябре 1941 года под Москвой. Не знаю точно, но думаю, что ни мама, ни старшая сестра так этого и не узнали. Потому что умерли от голода, зимой 1942 года. Не знаю, где точно они похоронены. Наверное, их могилы на Пискаревском кладбище. Соседи отнесли их тела до грузовика, который трупы собирал. Они дружили с родителями очень, и меня к себе забрали, пока в детский дом не определили...

Мама продолжала работать, потому что куда-то уходила надолго, а мы с сестрой, она была старше меня на два года, оставались одни. Я хорошо помню, что утром, перед тем как уйти, она доставала кусочки хлеба и делила их на три - завтрак, обед, ужин. Мама учила нас, что хлеб нельзя откусывать, его надо отщипывать по крошке, класть в рот и не глотать сразу, а сосать. Теперь я думаю, что ей казалось, будто так наступает ощущение сытости. От этой привычки - отщипывать кусочки и класть их в рот, а не откусывать хлеб - я не могла отвыкнуть очень долго. Да и сейчас, по-моему, не избавилась до конца, сами видели. Мама подкармливала нас с сестрой за счет своего пайка и быстро теряла силы. Скоро она слегла и больше не поднялась.

Помню, как человек, который жил в одном с нами доме, однажды, высунувшись в окно, стал кричать страшным голосом: «Дайте хлеба! Дайте хлеба!». Мы с сестрой стали плакать, мама тоже. Мужчина кричал долго. Сначала громко, потом все тише, тише...

Главное мое ощущение, которое я вынесла из блокады, - не проходящее ни на минуту острое чувство голода, а потом холода. Было очень холодно, однажды зашел сосед и спросил, почему не топите. Мама ответила, что нет дров. Он сказал, чтобы топили книгами, мебелью. Когда в огонь кидали книги мама плакала, а когда мебель - уже нет. Потом мама умерла, сестренка тоже. Она была старшая, видимо, мне все-таки больше доставалось хлеба, и меня забрали к себе соседи. Они работали, я оставалась совсем одна. Однажды, была бомбежка и, наверное, от взрывной волны одна из стен дома рухнула. Я помню, что я сижу на кровати, а передо мной зияет пустота и идет дождь. По всей видимости, после этого, меня решили отдать в детский дом. Возможно, благодаря тому, что я туда попала, я и выжила...».

Конечно, ничего нового Марина Николаевна мне не рассказала. О жутком голоде и холоде, царившем в блокадном городе, знают и помнят (хочется верить) во всем мире. Да и разве можно забыть то, что пережили старики, женщины, дети - в городе остались в основном они? Ужасаешься, когда об этом слышишь, читаешь, видишь по телевизору. Но, думаю, даже имея очень буйную фантазию и воображение, представить, что творилось в городе и что на самом деле пережили люди, невозможно. Я не могу представить, как же хотелось есть, если от голода сходили с ума, что мать могла убить одного из своих детей, чтобы накормить и спасти остальных, что на день тебе положено всего 125 грамм хлеба, что за два месяца от голода может умереть 200 000 человек. И при всем при этом город, окруженный захватчиками, не только не сдался врагу, но и жил, работал, сражался. История не знает другого такого примера.

Мне очень хотелось расспросить Марину Николаевну о том, как сложилась ее жизнь дальше, после детского дома. Как она узнала о судьбе отца, выжили ли ее соседи, что стало с ее домом, вещами, как она собирала сведения о матери и сестре, но не успела. Мы подъезжали. Мою попутчицу встречали сын и внук.

«Уже несколько лет я пару раз в месяц точно бываю в Москве, читаю лекции студентам по биологии. И все время меня встречают на вокзале дети и внуки. И не лень им вставать ни свет, ни заря... Представляете, недавно передачу показывали, в которой петербургским школьникам рассказывали о блокаде. Дети, причем это были старшеклассники, искренне недоумевали, почему не сдали город? - на прощанье сказала мне моя попутчица. - Я, конечно, была ребенком, ничего для города не сделала. А каково слышать это тем, кто оборонял город, работал на заводах, падал, умирал, но выполнял норму... Слава Богу, ни моим детям, ни моим внукам объяснять это не приходится...».

Я передачу ту тоже видела. Она на меня произвела удручающее впечатление. Два десятка подростков сидели в классе, а целая команда педагогов, сотрудников музеев, историков «танцевала» перед ними и никак не могли убедить, что сдавать город было нельзя. В планах фашистов было Ленинград взять, население полностью уничтожить, территорию города затопить. Поэтому ленинградцы знали, что защищали и Отечество, и самих себя, и сдавать город было нельзя. В противном случае была бы всеобщая смерть. Приводились и другие примеры. Говорили, что немцы, взяв Ленинград и соединившись с финнами, могли ударить по Москве с северо-востока, обстановка осложнилась бы еще больше, и тогда война могла бы закончиться еще в 1941 году, причем отнюдь не нашей победой.

Но никакие аргументы на молодых людей не действовали. Они стояли на своем. И только после того, как школьникам показали фильм, что бы сделали немцы с их городом, и каким бы он был сегодня, примолкли. Организаторы показали, что согласно плану Гитлера, Ленинград должен был быть стерт с лица земли. То есть в городе не осталось бы ни соборов, ни дворцов, ни мостов, ни парков, ни фонтанов. А потом с помощью компьютерной графики показали, какие бы дома и здания были бы построены и как бы выглядел город, в котором они живут сегодня. Их растерянные и недоуменные лица нужно было видеть. Конечно, может, по-своему они и были правы. После выхода передачи, среди моих знакомых тоже разгорелся этот спор. Некоторые утверждали, что нет ничего важнее человеческой жизни, другие - что этой жизни вообще могло и не быть, сдай город врагу. К сожалению, эти споры продолжаются. А сами блокадники, как показал социологический опрос, прошедшие через страдания блокадного ада и потерявшие в окруженном городе своих родных и близких, на вопрос «Думали ли вы о сдаче города, чтобы спасти свою жизнь?» 98,2 процента ответили почти однозначно, что никогда, ни при каких условиях не считали возможным сдать фашистам Ленинград. И только 1,2 процента заявили, что им было безразлично, а 0,6 процентов, что надо было сдать.

Сегодня 27 января. 72 года назад Ленинград был полностью освобожден от фашистской блокады. Низкий поклон всем ленинградцам, совершившим беспрецедентный гражданский подвиг, который ничем умалить нельзя.

Как рассказать о блокаде Ленинграда?

В сентябре прошлого года в Петербурге скончался доктор исторических наук Сергей Яров, автор книги «Повседневная жизнь блокадного Ленинграда». Незадолго до своей смерти в лектории Политехнического музея он прочитал лекцию, которую потом выложили в Интернет. Я недавно случайно на нее наткнулась и прочитала. Предлагаю прочитать и вам, к сожалению, в сокращении...

Историк Сергей Яров о том, что нужно помнить, а о чем лучше забыть, рассказывая о блокаде Ленинграда и людях, ее переживших.

«Я расскажу о повседневном быте города, который оказался в условиях нечеловеческой катастрофы, и о том, что происходило с людьми, невольно ставшими участниками беспримерных страданий. Темой блокадного Ленинграда я начал заниматься несколько лет назад - где-то в 2005-м, - и, надо сказать, это один из тяжелейших сюжетов, которые мне приходилось разбирать. Первое знакомство с блокадными документами (письма, дневники) просто ошеломило меня. В первую очередь стало понятно, что это не та блокада, которая привычна для нас. Это блокада страшная. В документах, в дневниках мне явились такие страшные факты, реалии, опубликование которых может нанести обиду, может огорчить. Но этих людей мы не можем судить, не можем выносить им какие-то моральные вердикты. Мы должны их слушать и понимать, в какой бездне они оказались...

Что вообще происходит с человеком, когда он начинает голодать? Первый симптом: люди начали постоянно говорить о еде. Собственно, голод начался где-то 12 сентября. До этого дня война хоть и шла, но блокады не было. Люди даже не выкупали тот хлеб, который полагался им по карточкам. К тому же, столовые разные работали, и там были вполне приличные блюда. Но в середине сентября нормы по карточкам были понижены два раза подряд с разницей в несколько дней. И тогда началась паника...

По некоторым воспоминаниям хорошо прослеживается деградация столовых. Сначала это были учреждения, которые действительно очень хорошо подкармливали ленинградцев. Но со временем изымались одни продукты за другими, потом в столовых исчезла посуда. Уж не знаю, по какой причине - до сих пор это не выяснено, - но ни ложек, ни вилок, ни тарелок не стало. О санитарии говорить тут, конечно, не приходится, и с каждым месяцем блокады происходило все большее разложение быта столовых, быта их посетителей. Ну понятно же, что если человек приходит и ему дают кашу, которую нечем есть, он начинает есть ее рукой и суп рукой...

Главным следствием голода и холода была апатия. Сначала люди старались не опускаться, но чем дальше, тем меньше их интересовало, во что одеты, как выглядят. Был системный распад. Положим, человек хотел быть умытым, но - где взять воду? И как ее согреть? Ведь не работает водопровод. И нет топлива. И в доме плюс три градуса. Попробуй раздеться, помыться. И это не сегодня и не завтра, а каждый день. Плюс три. Причем хорошо, если плюс, а ведь бывала и минусовая температура. Люди надевали на себя пальто, несколько шапок - ничего не спасало. А почему бы не носить одеяла поверх полушубков? Или не надевать валенки прямо на боты? Почему нет? Или вот - красивое пальто. У горожан была приличная одежда, но надевали почему-то самое тряпье. Об этом не раз мне говорили блокадники - и сами удивлялись, отчего так...

Когда начались смерти от дистрофии, долго не могли понять, от чего человек умер. Патологоанатомы работали, вскрывали тела, но не обнаруживали ни одного органического поражения. Все в целости, все работает - от чего умер? И только потом было определено название - дистрофия. До блокады, насколько я знаю, слово это не употреблялось. Я нашел письмо, в котором одна женщина писала матери, что стала дистрофиком, а мать ей отвечала: «У тебя новая специальность? Никогда о такой не слышала».

Одна из самых страшных тем блокады - мертвые. Одна из мемуаристок пишет, что ей сказали, будто в одну пятитонную машину погрузили пятьсот человек. Она не поверила. Ну как это возможно - пятьсот тел в одной машине? А оказалось - это из Дома малютки. Пятьсот младенцев...

Надо сказать, что большое количество мертвых лежало в квартирах блокадного Ленинграда. В силу нескольких причин. Например: не надо было сдавать карточки. В общем, когда начали очищать город, выяснилось, что некоторые квартиры были превращены в локальные кладбища...

Вообще в блокадном Ленинграде в какую дверь ни войдешь, в какое окно ни выглянешь - везде был ужас, который невозможно даже себе вообразить. Я прошу верить мне на слово: ни одно представление о блокаде - в том числе и мое - не способно передать тот ужас, который пережили блокадники. Я не рассказал вам, как в помойках рылись, как в очередях за тарелкой супа плакали, выпрашивая лишние порции. Я не стал особенно травмировать и рассказывать о детях несчастных, которых находили около тел погибших матерей. Это самое страшное описание вообще, которое мне когда-либо приходилось читать: чудовищное количество вшей, ребенок обгладывает мать, его самого едят крысы...

Вы уж простите меня за сумбурное повествование, но о блокаде иначе не расскажешь...».

Наталья МАКАГОНОВА.