В когтях у «бурого медведя»

В когтях у «бурого медведя»

Проезжая по служебным делам глухими степями Калмыкии, в ночном автобусе я не могу уснуть. Мне, сорокалетнему подполковнику, грезятся драматические события, происходившие здесь 63 года назад. И мой родной дед, тогда сорокалетний старший лейтенант, тоже Петр.
Его фронтовые рассказы я помню с самого раннего детства. Но особенно трагичным был рассказ именно о Калмыкии. Может быть, поэтому я не сплю. Мне грезится не только голос деда.

Вот уже я сам - политрук роты автоматчиков 902-го полка 248-й стрелковой дивизии 28-й армии генерала Герасименко. Наша армия наступает и как бы заполняет разрыв между Сталинградским и Кавказским фронтами. Главная задача - скорейшее продвижение по линии «Яшкуль - Элиста - Сальск - Ростов-на-Дону».
Ввиду большого пространства, войска передвигаются вдоль основных дорог и магистралей, без надежного флангового прикрытия.
Идем только ночами, с рассветом останавливаясь на дневной привал. В глухой, холодной, насквозь промокшей степи нас никто не ждет: нет здесь ни крыши над головой, ни пучка сухой соломы под боком.
После того, как протопаешь почти без отдыха - под дождем и пронизывающем ветром - часов пятнадцать, в буквальном смысле валишься с ног от усталости. А тут - приказ: «Вырыть окопы полного профиля!»
И вместо вожделенного отдыха солдаты, вчерашние школьники, берут лопаты и долбят сырую, промерзшую глину. Это так изнурительно, что у многих лопаты валятся из рук. Они падают в вырытую по колено яму и тут же засыпают. И никакой силой их невозможно растолкать и привести в чувство!
Вот и получилась эдакая слабинка: жалея солдата, офицеры как бы не замечали, что окопы вырыты не в рост, как положено. Залег солдат, не видно его снаружи и хорош! Ведь это ж не постоянный огневой рубеж, как на фронте, и вечером полк двинется дальше, оставив только что вырытые траншеи. Тем более, что часть находится во втором эшелоне и двигается следом за наступающими войсками - на расстоянии одного ночного перехода.
Однако именно эта жалость и обернулась для нас страшной трагедией.
...В то серое холодное утро мы, как обычно, остановились на днёвку. Солдаты вырыли мелкие окопчики и попадали в них спать - до подъёма на обед.
А нас, политруков подразделений, вызвал к себе в укрытие (накрытую брезентом яму) начальник политотдела полка Шаренко.
Мы плотно набились в эту мокрую холодную яму, стараясь занять «спальные» места - поближе к задней стенке- в надежде незаметно «прикемарить» во время комиссарской агитбеседы.
Шаренко восседал перед нами на ящике из-под макарон, придвинув поближе нещадно коптящую керосиновую лампу. Осипшим, простуженным голосом он начал свою обыденную «волынку», наводящую на всех страшную дремоту:
- Здесь, в походно-боевой обстановке, мы должны еще более усилить политическую и пропагандистскую работу в массах. И в этом плане я решил прочитать вам ряд лекций. Сегодня я расскажу о срыве союзными державами открытия второго фронта, что не позволило нам завершить разгром врага уже в этом, сорок втором году.
С этими многообещающими словами Иван Данилович надел свои старенькие очки и раскрыл толстенную потрепанную папку с конспектами политбесед, заставив всех внутренне содрогнуться: «Ну все, капут! Не видать нам отдыха, как своих ушей! Наши-то все спят уже...».
Нежданное спасение пришло от политрука роты противотанковых ружей Карчевского, высокого красавца, умевшего «заговаривать зубы» любому начальству.
- Товарищ майор! Ваши лекции настолько важны и актуальны, что их необходимо изучать буквально построчно, очень вдумчиво и внимательно! - «запел» наш борец с танками, «пожирая» глазами начальство. - Но для этого ваши тезисы надо срочно размножить на машинке и раздать в каждую роту! Мы все досконально изучим, а потом и прослушаем вашу беседу.
Шаренко глубокомысленно задумался, снял очки и хрипло произнес:
- Пожалуй, ты прав. Ну-ка, парторг! Сегодня же размножить тезисы лекций! И немедленно раздать в подразделения...
Радуясь находчивости Карчевского, никто не ведал, что тот, отговорив комиссара от двухчасовой лекции, спас от неминуемой гибели весь политсостав полка.
...Отложив в сторону свой «гроссбух», Шаренко сообщил свежие новости о положении на фронте. А затем долго и нудно внушал, чтобы мы не позволяли солдатам подбирать и читать немецкие листовки. Слова его не имели «политического» смысла. В них скрывалась суровая проза фронтовой жизни.
- Если увижу у кого в роте немецкую листовку, голову оторву! - свирепо возвысив голос, завершил он свой инструктаж. А я вспомнил «агитку» немцев, посвященную известному приказу Сталина №227 (запрещавшему, под угрозой расстрела, отступать с занимаемых позиций).
На переднем плане, на фоне руин, были изображены (с реальной фотографии) убитые советские солдаты. Позади, как бы из-за гор, виднелась голова Сталина - с большими усами и испуганным взглядом из-под мохнатых бровей. Под ним - стишок:
«Ни шагу назад!», - приказал тебе Сталин,
Умри возле стен Сталинградских развалин!
А сам уж давно убежал за Урал,
Штаны он от страха свои замарал.
На обороте же было обещание: «Русский солдат! Сдавайся в плен! Фюрер гарантирует тебе жизнь и возвращение к семье».
Вот из-за этих-то листовок и переживал наш политначальник Шаренко.
Зная, что русским не выдают бумаги ни для курева, ни для других неотложных надобностей, Геббельс приказал печатать листовки на мягкой бумаге. Расчет был (и не напрасный) на то, что пойдет русский Иван по нужде и пока будет справлять свою потребность, обязательно прочтет фашистскую агитку.
Поэтому я заканчивал все политинформации в своих взводах следующим образом: «Ребята, ходите с...ть подальше от своих окопов, чтобы Шаренко не видал!».
Когда я, наконец, добрался «до дому», вся моя рота, скрючившись в мелких неудобных окопчиках, спала мертвецким сном. Только одиноко торчал, по пояс высунувшись из траншеи, молодой лейтенантик.
Дождавшись, когда я подойду ближе, он бойко вскочил на бруствер и, вытянувшись в струнку, четко доложил:
- Товарищ старший лейтенант, отдельная рота автоматчиков находится на дневном отдыхе! Никаких происшествий за время вашего отсутствия не произошло!
...Лишь вчера догнал он на марше полк и получил назначение в нашу роту. С него еще не сошел курсантский шик, и он, видимо, очень гордился, что, наконец, попал в настоящую боевую часть. К тому же ему доверили командовать резервом штаба полка!
- Вольно! Садись, в ногах правды нет. А я немного вздремну. Буди, если что, - сказал я лейтенанту и, положив голову на сапог спавшей тут же медсестры, мгновенно уснул.
- Товарищ старший лейтенант! Вставайте! Кажется, «боевая тревога»! -услышал я и вскочил как ошпаренный.
- К-к-кажется, т-танки! - тут же, заикаясь от волнения, тревожно закричал лейтенант, передавая мне свой бинокль.
Я глянул в окуляры и увидел бронированные чудовища в ядовитой буро-желтой камуфлированной окраске, с четкими крестами на башнях. Один за другим они медленно выползали из степной балки, разворачиваясь в боевой порядок.
- Тревога! - истошно заорал я, и этот клич как эхо подхватили проснувшиеся командиры взводов и отделений. Из штаба опрометью прибежал командир роты Арсланов, бывший у командира полка на совещании и там прикорнувший в траншее.
- Петро! - крикнул он мне, тяжело дыша, - беги в штаб и жди указаний. Я тут управлюсь сам! Не забудь сигнал - три красных ракеты!
Когда я прибежал в штаб, по всей территории полкового лагеря уже рвались снаряды танковых пушек и миномётов противника. Один из них рванул метрах в тридцати от меня, заставив ткнуться в землю.
Когда осыпались комья грязи, больно ударив по спине, я посмотрел вверх. И заметил, как в воздухе кувыркаются и плавно оседают какие-то бумаги. Быстро вскочив, чтобы прыгнуть в штабную яму, заметил на месте, где находилась землянка политотдела, зияющую воронку. А с небес продолжали падать тезисы шаренковских лекций...
В штабной землянке радист монотонно повторял позывные штаба дивизии. Рядом, сидя на корточках, полковой писарь Оля Кудрявцева спешно упаковывала в ящик документы. Начальник штаба лежал с высокой температурой на кучке соломы, накрытый шинелью, его сильно знобило.
- Танки атакуют третий батальон! - выкрикнул из траншеи наблюдатель. Командир полка майор Кроха выхватил у радиста микрофон и открытым текстом начал взволнованно кричать: «Нас атакуют танки и пехота! Да, да, танки и пехота! Сколько? Не менее двадцати! Откуда взялись? А хрен их знает! Срочно высылайте танки и противотанковую артиллерию! И, обернувшись к стоящему рядом высокому старшему лейтенанту, приказал: «Карчевский! Подымай свою роту ПэТээР и беги вперед! Прикроешь третий батальон!»
Карчевский метнулся к выходу. И вскоре его рота, пригибаясь и волоча за собой длинные противотанковые ружья, устремилась туда, где третий батальон яростно пытался отбиться от фашистских танков.
Все, кто был в землянке, захватив оружие, выскочили в траншею. Мы увидели, как танки, ведя беглый огонь, неумолимо приближались к переднему краю нашей обороны. Солдаты, поднимаясь из окопов, бросали гранаты. Но результат был нулевым.
Прямо на наших глазах немецкие танки, зайдя с правого фланга, следуя один за другим, принялись утюжить окопы третьего батальона. Это было ужасное зрелище!
Не в силах смотреть, как гибнут в своих мелких окопчиках солдаты, не имея возможности ни отбиться, ни спасти свою жизнь, майор Кроха невольно прикрыл рукой глаза.
А танки, расправившись с передовым батальоном, развернулись в сторону штаба. Все, мы были обречены!
Но тут «панцеры» напоролись на дружный огонь противотанковых ружей Карчевского, а также оправившихся от неожиданности наших артиллеристов.
Конечно, «напоролись» - слишком громко сказано. Расчеты ПТР, выброшенные навстречу бронированной лавине, не защищены окопами и потому обречены на верную гибель.
Тем не менее, факт остается фактом. Ребята Карчевского каким-то чудом сумели отразить первую, самую страшную, атаку танков. Но многие навечно остались лежать в этой липкой холодной грязи...
- Илюшкин! - повернувшись ко мне, приказал командир полка, - подымай роту, прикрой огнем Карчевского! Любой ценой не подпускайте к нему автоматчиков!
Я высунулся из траншеи и одну за другой отстрелил в сторону передовой три красных ракеты.
Оглянулся назад и увидел, как выскочили наши автоматчики. «В третий взвод!», - прокричал мне Арсланов.
Я понял, что он не был уверен в новом, молодом командире взвода.
Подождав, пока цепь третьего взвода поравняется со штабной траншеей, я присоединился к солдатам.
В этот момент командир взвода, тот самый молоденький лейтенант, что будил меня по тревоге, на миг приостановился, картинно выбросил вверх руку с пистолетом, и срывающимся юношеским фальцетом закричал: «За Родину! За Сталина! Вперед!»
Через минуту он словно споткнулся и упал впереди меня. Перевернув его вверх лицом, я увидел широко раскрытые глаза, вмиг остекленевшие. Подбежавшая медсестра расстегнула ворот, пощупала пульс и молча кивнула - мол, готов.
...Далее все было как в тумане. Помню лишь, как бежал в цепи своей роты. Как потом лежал в черной - на фоне выпавшего ночью снежка - воронке и стрелял по наступающей за танками пехоте, и как остро пахло горелой взрывчаткой.
Впереди меня, шагах в пятидесяти, укрывшись за небольшой кочкой, вел огонь противотанковый расчет из двух солдат. «Бах-бах-бах!» - слышался бой их ружья. А прямо на них стремительно накатывал, расстреливая из пулемета, немецкий танк.
Ребята лихорадочно стреляли и тут же быстро перезаряжали оружие. Но танк, не снижая скорости, неумолимо надвигался на расчет.
«Сейчас он раздавит их! А потом - моя очередь!» - мелькнула мысль, приводящая в дикий ужас. Этот ужас так и заставлял вскочить и бежать куда-то прочь. Только бы увернуться, спастись, выскочить из когтей неотвратимо накатывающей смерти!
Но бежать абсолютно бессмысленно. Тем более, что солдаты - пэтээрщики уже не стреляли, уткнувшись лицом в мокрый грязный песок.
Но что это?! Один из солдат приподнялся почти из-под гусениц чудовища и взмахнул рукой... Сильный взрыв, огонь, дым... А танк прет и прет, раздавив наших ребят...
«Ну все! Вот она, моя последняя секунда на этом свете. Прощай, моя родная сторонушка, прощай, семья!» - мелькнула мысль, когда я всем своим существом вжимался в дно совсем неглубокой воронки.
Земля вокруг дрожит. Страшный рев все ближе, ближе...
И вдруг он умолк. Позволив сквозь грохот боя четко услышать немецкое: «Шнель, шнель!»...
Осторожно приподняв голову, я увидел в десятке метров развернутый бортом немецкий танк. Из башни, высунувшись по пояс, головой вниз висел вражеский танкист. Еще один валялся внизу, у гусениц. А двое выживших попытались бежать, но были скошены нашими автоматчиками.
Присмотревшись к камуфлированной боковине башни, я четко различил крест. А чуть пониже - буро-коричневую фигурку медведя. Вот кто чуть не разодрал меня в своих смертоносных когтях!
- Петро! Хорошего зверя завалили ребята?! - это ко мне в воронку запрыгнул разгоряченный боем Арсланов. - Чего молчишь? Небось, душа в пятки ушла? Не боись! Смотри, они уже как крысы назад покатили! Это пэтээрщики молодцы, четыре танка подбили. А с пехтурой мы как-нибудь управимся!
Получив неожиданный отпор, немцы откатились к балке и замешкались, дав нам спасительную передышку.
И тут же все, кто остался жив и мог шевелить руками, не ожидая команды, начали окапываться. Поняли ведь, что именно от глубины окопа зависит сама жизнь.
Между тем немцы тоже времени даром не теряли. Разделившись на две группы, они с обеих сторон одновременно атаковали левый и правый фланговые батальоны.
На этот раз «блицкрига» не получилось - окопы там оказались поглубже. И танки, прокатившись по ним, не смогли задавить ни одного бойца. «Ожив», те продолжали вести огонь.
Поняв, что бой затягивается, немцы решили обойти полк с флангов и нанести удар по штабу с тыла, где в обороне оставался лишь комендантский взвод и группа разведчиков. К этому времени у наших орудий не осталось ни одного снаряда, а рота ПТР была наполовину выбита. Других же противотанковых средств в полку не было.
«Как подойдут вплотную - последний патрон - мой», - так думал я, зная, что кому-кому, а политруку пощады от фашистов ждать не придется.
Но именно в этот критический момент случилось чудо: в воздухе появились наши штурмовики. Их было мало - всего-то три или четыре. К тому же, пролетая на бреющем полете, они давали по врагу редкие пулеметные очереди. Можно сказать, они лишь имитировали атаки. Очевидно, «ильюшины» возвращались с боевого задания и им приказали сменить курс, хоть как-то поддержать попавшую в беду пехоту.
И случилось чудо! Немецкие танки развернулись, а пехота поспешно начала подбирать своих убитых и раненых.
Мы с Арслановым поднялись из воронки и, шатаясь от усталости, пошли на позиции третьего батальона. Там мы увидели страшную картину: в своих мелких окопчиках лежали в самых разных позах останки раздавленных бойцов. Не уцелел никто! Более шестисот здоровых, полных сил молодых ребят, горевших желанием сражаться за свою родную землю, погибли под гусеницами немецких танков, успев сделать всего несколько выстрелов. Понесла большие потери и рота противотанковых ружей, которая приняла на себя главный удар врага.
Среди гильз расстрелянных противотанковых патронов лежал Карчевский. Склонившись над ним, тихо плакала писарь полка Оленька. Говорили, что у них начиналась любовь...

Петр ИЛЮШКИН.

P.S: Эти вот страшные драматические события и не дают мне уснуть в ночном автобусе. Закрыв глаза, я вижу изрыгающие смерть немецкие танки, слышу предсмертные крики наших бойцов, ужасающий хруст разрываемых металлом человеческих тел. И радующихся за броней танкистов 16-й фашистской дивизии с экзотически - устрашающим названием «Бурый медведь»...
Но вижу и скорое возмездие, настигшее фашистов уже через несколько суток. Взяв с боями крупный калмыцкий поселок Яшкуль, наши сильно потрепали ту самую 16-ю дивизию.
Любопытно, что среди брошенных штабных документов был найден личный указ Гитлера - о награждении командира танкового батальона Александра Бема железным крестом - «за полный разгром и уничтожение 902 полка русской армии». Оказывается, немцы тоже преувеличивали свои подвиги. Ущерб полку был нанесен действительно немалый. Однако боевая единица сохранилась и в дальнейшем брала даже Рейхканцелярию Гитлера.