Концерт на колесах

Концерт на колесах

Срочную службу мне довелось проходить в Венгрии. С тех пор минуло уже более 30 лет, но все чаще всплывает в памяти то беззаботное в общем-то время. Особенно запомнилась мне зима 1976 года, когда мы с товарищем ехали в отпуск.

На железнодорожную станцию Кишкунхалаш мы прибыли на армейском автобусе в полдень пятничного дня, когда завершался четвертый день католического Рождества. Оттуда я и мой друг Андор отбывали к Новому году на Северный Кавказ: я - в Ставрополь, он - в Нальчик.
Не скрою, наш родной батальон, обслуживавший вертолетный полк, дислоцировавшийся в городке Калоча, с его высоким для нас начальством, неустанной шагистикой и песнями на плацу по утрам и вечерам, ежедневными политинформациями на злобу дня тут выветрился начисто из головы. Мы хотели только домой и безумно радовались полной свободе.
Расписание поездов «Будапешт - Москва» мы изучили основательно, скажем так, наизусть, обсуждая все детали, как бы нам нигде не задержаться. И все-таки проблема появилась сразу: сюда, на эту станцию, подавались поздней ночью лишь два прицепных вагона минуты на три, не больше, которые забирали десяток человек с заранее купленными билетами и оставляли тех, кто терпеливо ожидал своей очереди перед закрытой кассой.
Нам страшно не повезло. Людская толпа извивалась длинной молчаливой очередью, отбивая всякую надежду без хлопот купить здесь проездные билеты. Однако терять свой жизненный тонус нам никак не хотелось, и мы, не поддавшись огорчению, но не зная, куда себя деть, как только освободились от нехитрой поклажи, решили сделать бросок в город, носивший такое же название, как и сама станция.
Городок был небольшой и очень уютный, чем располагал к себе. И все-таки мы были озадачены: до Нового года оставалось двое суток, а предпраздничной активности и суматошной спешки тут не наблюдалось. Улицы и ухоженный бульвар были полупустыми, а магазины работали почти без покупателей. Не видели мы и украшенных елок в окружении танцующих детей или хотя бы взрослых зевак. Лишь в тупике длинной красивой улицы мы заметили единственную живую елку с блестящими крупными шарами. Ситуацию нам объяснил сидевший в одиночестве старичок венгр с гладко выбритым лицом и острым кадыком на тонкой шее:
- Мадьяры не придают такого значения встрече Нового года, как вы у себя там, в Союзе. У нас любимый и главный праздник - Рождество.
Глубокой ночью наши вагоны подали на первый путь. Попасть в них, даже имея билеты, было непростым делом. Коммерсанты, наши и венгры, имеющие солидный опыт поездок за границу, мало считались с этикетом. В открытые тамбуры моментально полетели увесистые чемоданы с наклейками, большие перевязанные ремнями баулы, новенькая верхняя одежда в пластиковых мешках, картонные коробки с модельной обувью, ковры разных размеров и расцветок, завернутые рулонами, деревянные ящики с сушеными и свежими фруктами. Началась давка и среди самих пассажиров.
Безучастно наблюдать за происходящим и встречать Новый год на безлюдном перроне не входило в наши планы. Нужно было срочно что-то предпринять. Инициативу взял на себя Андор. Высоко подняв над головой изящную плетеную корзину с бутылкой коньяка и двумя плитками шоколада в блестящей зеленой упаковке, он пошел тараном на толпу, пробивая себе и мне путь напрямик к вагону. Помогал ему в этом не столько его свирепый вид, сколько оглушительные выкрики: «К генералу, к генералу, расступитесь!» Следом, не отставая ни на сантиметр, с двумя авоськами в руках, неотступно следовал за ним я.
Молодая проводница в новенькой голубой форме протянула Андору руку. Лишившись презента, мы получили незамедлительно две верхние полки в купе.
Поезд тронулся сразу, едва мы успели сесть. Вагон мягко и бесшумно качнуло, уходя назад, поплыл знакомый перрон.
...Заканчивался последний день уходящего года, когда наш поезд проходил по низине Карпат. Он обходил длинной лентой своих вагонов замысловатые хребты, скалистые выступы, прорывался через какие-то мрачные конические столбы, уплывал под откосы, бешено гремел по мостам и снова входил в лесное пространство.
В горах быстро темнеет. Начался сильный снегопад. Видимость почти нулевая. Порывистый холодный ветер обжигает на скорости протянутые руки. От Ужгорода и дальше каждая остановка отнимает у нашего вагона десяток пассажиров. Спать или дремать никто не желает, и надобности в этом никакой ни у кого нет. Поэтому людской разговор не стихает ни на минуту, он идет на разных языках. Суетливость людей сопровождается падением ручной тяжелой клади, звоном разбитых стаканов, россыпью золотистых яблок и сочных лимонов для подарков. Смех до слез, песни долгие и короткие, прощальные объятия и жаркие поцелуи - создают особый праздничный ажиотаж. Многие уже навеселе. Первыми уходят студенты. Остаются крепкие мужчины, несколько женщин, сидящих на своих громоздких чемоданах. Некоторые не выдерживают и идут поближе к выходу, стараясь первыми выскочить из вагона на остановках.
Ближе к 9 часам вечера, когда густая темнота заполонила всю лесостепь, вместе с морозным воздухом и белым паром вваливается цыганская семья. Глава семейства с женой и двое их сыновей-подростков. Они занимают купе рядом с нами. Цыганке на вид лет 35, не больше. Лицо смазливое, чуть продолговатое, глаза черные, быстрые и пытливые, волосы тоже черные, пышные с крупными завитками на лбу и на ушах, собранные сзади большим узлом и скрепленные изящной золотой заколкой. На тонких длинных пальцах и запястьях обеих рук нанизаны кольца и серебряные браслеты, а вокруг высокой красивой шеи переливалась нитка крупного розового жемчуга.
Здоровается она с каждым из нас по отдельности, с подчеркнутой вежливостью по-венгерски: «Ио эштет киванок». Заметив свою ошибку, смущенно улыбается глазами и уже потом, проводя машинально рукой по лбу, словно встряхивая свою память, поздравляет нас уже на русском языке с наступающем годом, называет свое имя - Лина. И снова улыбка: добрая, мягкая, доверительная - мне и Андору.
Обмен любезностями не мешает нам теперь сосредоточиться на главной фигуре семьи - ее муже. Личность, можно сказать, колоритная: впечатляет надолго и с первого взгляда.
Цыган был рослый, около двух метров, гвардейской выправки, широкий в плечах, с иссиня-черной небольшой бородкой, покатистым чистым лбом и длинной волнистой гривой волос. Когда он вышел к нам, мы увидели, как ладно сидела на нем малиновая рубашка со стоячим воротником. Поверх нее свисал большой темный крест на убористой короткой цепочке. Широкие плисовые брюки, заправленные в белые сапоги, придавали ему еще более импозантный вид. От всей его фигуры веяло необычным спокойствием, добротой и вниманием.
Цыган приглашает нас к себе, и скоро мы уже обсуждаем новости проходящей недели, не забывая при этом смотреть, как Лина готовит на скорую руку настоящее застолье с выпивкой и закуской. Надо признать, делала она это быстро, чем вызывала у нас немалый подъем настроения. На фарфоровых расписных тарелках уже лежали мелкие соленые огурчики, пересыпанные листочками смородины и вишни, красовались салями, голландский сыр и ржаной хлеб. На самую середину столика Лина поставила трехлитровую банку красной жгучей паприки и вокруг нее рюмки и бокалы из тонкого синего стекла.
Абрикосовая палинка, крепкая и душистая, берет сразу. Настроение становится новогодним. Цыган рассказывает о себе и своей семье. По его словам, они венгерские цыгане, семья у них вся музыкальная, едут вот уже десять дней к своему племяннику повидаться, заезжая по пути в гости к многочисленным родственникам и друзьям. Их семейный оркестр знают не только в Кечкемете, где они постоянно живут, но и в самой столице, куда они часто выезжают на заработки.
Вот только разлука с домом им всегда в тягость. Там у них остались его старая мать, трое маленьких сыновей и 14-летняя дочь Адель.
- Она красавица у нас, - вмешивается в разговор цыганка, - нет таких красавиц, как она... В нее влюбляются все с первого взгляда... и теряют голову... И ты таким станешь, если ее увидишь, - переходя на ты, поясняет Лина, обращаясь к Андору.
- Я женат, - с улыбкой отвечает мой друг и вслед за цыганом отпивает из рюмки маленький глоток.
- Если хочешь счастья, разведись, - предлагает цыганка, и в ее озорных больших жгучих глазах вспыхивают многочисленные лукавые огоньки.
- Не ищи красоты, а ищи доброты, - поучительно огрызается Андор. - Еще мудрые люди говорили: «Хороша дочь Аннушка, когда хвалит ее матушка...»
- О, о, о - громко смеется Лина, и тут же поднимается с места. - Все правильно, только относится пословица не ко мне и нашей дочери, правда, Жорж?
Цыган не отвечает, он полностью поглощен едой, но по задумчивому лицу заметно, что его мысли далеки от этого разговора.
- У вас ведь как, - не унимается по-прежнему Андор, - без барыша - голодная душа...
- Да, то полезно, что в карман полезло, - не раздумывая ни секунды, отвечает Лина, и брызги грудного смеха заливают ее лицо, не знающее морщинок.
Я поперхнулся не столько от горечи паприки, сколько от такой рискованной полемики и снова взглянул на Лину. Ее тяжелая грудь колыхалась от смеха, черты смуглого лица с копной волос на голове и крупными золотыми серьгами в ушах становились особенно привлекательными. Несомненно, она понимала юмор, и надо отдать ей должное, не стала переходить ту грань, за которой могла последовать либо обида, либо ненужная ссора.
Скоро она оставила Андора в покое и обратила взор на притихших сыновей, подавая из сумки каждому крупные наливные яблоки.
- Музыку для души, вот что нам надо, - наконец подал свой голос Жорж и быстро встал, снимая гитару с крючка второй полки. Этих слов оказалось достаточно и для его сыновей. Побросав яблоки на стол и не ожидая команды отца, они бросились извлекать из футляра и круглой коробки скрипку и бубен. Настройка гитары и скрипки продолжалась лишь миг, и потому так неожиданно для нас брызнула хмельным мажором горячая цыганская мелодия.
Что поразило меня и Андора тогда, так это то, что играли цыган и его сыновья без нот, на память, а вместо дирижерской палочки отцу служили брови и глаза. Он владел ими великолепно и, ко всему, не менее технично использовал свою умную голову.
Музыка набирала силу, когда наш поезд резко остановился. Лина, я и Андор прилипли к окнам. Появившаяся рядом проводница успокаивающе кричит во весь вагон: «Ждем встречный!»
Время тянется медленно. Маленький полустанок с гирляндами ламп на двух электрических столбах был совершенно пуст, когда, пыхтя и стуча колесами на стыках рельс, проносится товарняк с военной техникой, укрытой брезентом.
Лежащая и открытая всем ветрам бугристая белая степь, прикрытая снегом и прихваченная морозцем при свете бегущей ущербной луны, была удручающе молчаливой и казалась совершенно безжизненной.
Снова играет семейный оркестр. Трогают наши души своими аккордами семиструнная гитара и голосистая скрипка и отрывистые стуки бубна. Как-то становится не по себе. Я смотрю, не отрываясь, на рядом сидящего подростка, угловатые колени которого упираются прямо в мои ноги, но зато дают ему устойчивую возможность свободно удерживать в руках бубен. Его маленькие пальцы творят чудеса. Не подросток, а ртуть. Теснота ему не помеха. Он подпрыгивает, узкие и худые плечи ходят ходуном. Поясница тонкая и изящная, в один обхват ладоней рук, гнется на моих глазах.
Его старший брат сосредоточен до предела, взгляд отсутствующий, лицо неприветливое, густые и широкие дугообразные брови сдвинуты в одну прямую черную линию вдоль глубоко посаженных глаз.
И вдруг как-то незаметно совсем тихо запел Жорж, успевший надеть на голову синий картуз с розой на боку. Голос у него был не сильным, чуть глуховатым, но редкостного тембра. И сразу в него стал вплетаться ручейком голос Лины. Дуэт был бесподобный. Пели они на своем родном языке с такой нежностью и проникновенностью, что мы, не понимая ни слова, догадывались, что песня о большой и верной любви. Сколько я видел позже цыганских музыкальных семей по телевидению и в концертных залах края и страны, сравнивать не решаюсь. Семья была на редкость талантливая и дружная.
Потом наградой для нас была знаменитая «Роза красная - цыганский цвет любви». Ее пела одна Лина. Слушая ее, я и Андор боялись шелохнуться. Поначалу она начала песню грудным голосом и затем, меняя тембр, перешла на меццо-сопрано.
Сумасшедший восторг обуял Андора и меня. Сидеть мы не могли. Стоя, хлопали до боли в ладоши и кричали «браво». Захотелось поднять тост и немного выпить. Цыган отвел наши поднятые рюмки и показал головой на коридор. Расчет его был прагматичным: не водкой, а музыкой и танцами не давать стихать веселью.
Удостоверившись, что рюмки поставлены на место, он сурово окинул взглядом притихших сыновей и потом уже указал рукой на сына-скрипача: «Встречая год через сутки, сыграем только на «браво».
Захватывающая искрометная «Цыганочка» подтолкнула и нас к выходу. Первым в коридоре оказался Жорж, и он же первый пустился в пляс.
К нему из купе вышла Лина. На секунду остановилась, покачала головой, подняла вверх оголенные руки, озорно блеснула глазами и тут же, сделав два изящных поворота, повернулась лицом к мужу.
Не раздумывая, к ним двинулся азартный Андор. Последним танцевать вышел я, беспорядочно выбрасывая руки и ноги в стороны. Мое усердие в танце заметила только Лина. Она и стала на минуту моей партнершей. Танцевала она с удивительным профессиональным изыском и утонченной разудалостью.
На прощанье Жорж спел нам знаменитый романс «Ах, эти черные глаза», входящий в моду. Не уходя из коридора, пел бесподобно, во весь голос, а солировал старший сын.
Покинули они поезд так же внезапно, как и появились, причем не прощаясь, на первой крупной остановке. С ними ушли и две задержавшиеся молодые пары, успевшие потанцевать с нами последний танец в эту зимнюю ночь.

Петр ГУТЕНЕВ, г. Ставрополь.