И ПРИШЛО ЗАТМЕНИЕ...

Автора этих записок Стефана Алексеевича Кореняка (1920-2005 г.г.) я знал с самого раннего детства. Он часто приезжал из Изобильного, где жил в последнее время, на нашу общую с ним малую родину - в село Тугулук. Проведать мать и сестер, увидеться с друзьями. Он много знал об истории села, его людях. И очень интересно об этом рассказывал. Кое о чем не договаривал, и это интриговало больше всего. Мои попытки уговорить его на газетное интервью в перестроечные годы, когда открылись шлюзы гласности, ни к чему не привели по причине его редкостной скромности. Все невысказанное он носил в себе. И вот от его внучки, врача-офтальмолога Натальи Алексеевны Поповой (Кореняк), живущей и работающей в Ставрополе, узнаю недавно, что Стефан Алексеевич оставил рукопись с воспоминаниями о прожитом и пережитом. С ее разрешения и подготовлена предлагаемая газетная публикация. В дополнение к сведениям об авторе скажу, что, получив высшее образование с поистине ломоносовским упорством, Стефан Алексеевич Кореняк лучшие свои годы отдал педагогике. Два десятка лет проработал директором Изобильненской средней школы № 2. Многое сделал здесь для совершенствования учебного процесса, укрепления материальной базы.

Немало узнав о нашем прошлом, мы и сейчас продолжаем узнавать правду о вроде бы известных событиях. И кое-что из этого - пострашнее оруэлловских социальных фантазий. Так порой бывает - реальность страшнее вымысла. Реальность, описанная Стефаном Алексеевичем - это период раскулачивания в селе, детство сына кулака. Много об этом страшном периоде в жизни страны уже сказано и написано. Но то политики и историки писали. А здесь - история одного человека, рассказанная им самим. Но лучше - прочитайте ее.

Жаль, что записки Стефана Алексеевича Кореняка не вошли в изданную нами, группой авторов, два года назад книгу "Тугулук-судьба моя". Просто потому, что никто не знал на тот момент об их существовании. Пусть читатели "Ставропольских ведомостей" по достоинству оценят эти предельно честные и откровенные воспоминания.

Василий КИЗИЛОВ, член Союза журналистов России.

Как всякий человек, много повидавший на своем веку, я много думал о минувших годах, о событиях, в которые был вовлечен, о людях, с которыми свела судьба. Мой старший сын Алексей, с которым я делился воспоминаниями о прошлом, попросил изложить их на бумаге - для внуков и правнуков.

Сегодня, 14 декабря 1992 года, я и приступил к изложению фактов своей жизни. Моим потомкам, которые прочитают эти строки, дай Бог удачи, трудолюбия, чести, глубокого уважения друг к другу, к родителям, своим детям и окружающим людям. Скажу им, что я на всю жизнь остался крестьянином в душе, убежденным, что только честный труд на земле принесет и достаток, и гордость, и радость.

Моя малая родина - село Тугулук, в полусотне километров от Ставрополя. Оно было основано в 1784 году выходцами из центральных областей России. Поселенцы разводили скот, обрабатывали землю деревянными сохами с металлическими наконечниками. Близость к городу давала селянам возможность вести взаимовыгодную торговлю с горожанами. Никогда не пересыхающая бойкая речка Тугулук, вдоль которой расположилось село, использовалась для водопоя скота. Посуда первопоселенцев была, в основном, глиняной, ведра - деревянными. Для строительства жилья крестьяне использовали лес. Бесконтрольная вырубка привела к тому, что со временем лесоучасток был уничтожен.

Село быстро развивалось. В 1836 году в Тугулуке была возведена каменная церковь. При ней находилась церковно-приходская школа. Церковь была очень большая по размерам и очень красивая. Звон ее колоколов был слышен за несколько километров. Забегая вперед, скажу, что в 1935 году ее разрушили местные варвары-активисты.

В центре села со временем появилась мельница, работавшая на мазуте. Владел ею состоятельный крестьянин Скопцов. Кроме того, были еще четыре ветряных мельницы. Две из них стояли на возвышениях с южной стороны села, две - с северной. Владельцем «южных» мельниц был житель села Звягинцев, «северные» принадлежали Андрееву и Москвитину. Увы, недолог был век этих сооружений. Первой на слом пошла мельница в центре села, позже, в 1935-38 годах, ликвидировали остальные. Все это велось под лозунгами: «Старое разрушим, новое построим!». Проводниками такой политики были опять-таки местные активисты. Кому от их «акций» стало лучше? Смолоть муки - первое крестьянское дело. Люди были вынуждены после этого ездить в соседнее село Кугульта или близлежащую Дубовку, где мельницы сохранились.

Я рос в большой крестьянской семье Алексея Андреевича Дуракова, 1882 года рождения. Он был высокого роста, русоволосым, физически сильным. Такими же крепышами были его братья. У них тоже были дружные, многодетные семьи.

В период с 1904 года по 1911 годы отец был призван на службу в армию. Несколько лет он служил в городе Ейске, последние пять лет - в Эрзэруме. В отсутствие солдата все хозяйственные заботы брал на себя его отец, мой дед Андрей Иванович, 1844 года рождения, поскольку они жили вместе. Два других, старших дедовских сына Гурей Андреевич и Степан Андреевич проживали отдельно.

За годы службы отец приобрел знания: прекрасно считал на счетах, знал арифметику, увлекался литературой, много читал, когда выдавалось свободное время, разумеется.

Моя мама, урожденная Чернова Татьяна Ивановна, подарила отцу шестерых детей - Валентину, меня Стефана, Варвару, Ивана, Петра и Федора. В нашей семье были дети и от прежних браков родителей. Дело в том, что две прежние жены отца умерли от болезней одна за другой, а мамин первый муж был убит во время Первой мировой войны. Всего нас, детей, было 10 душ в семье.

Как мы росли? Родители и рады были бы уделить нам больше внимания, да на это не хватало времени. На первом месте была работа от зари до зари, чтобы нас накормить и одеть.

В нашем хозяйстве были две коровы, четыре вола, лошади, овцы, свиньи, птица. Отец купил веялку, плуг, бороны, беговые дрожки, два хода. То есть, он вполне самостоятельно мог обрабатывать землю. Кстати, первый металлический плуг, согласно семейному преданию, купил мой дед в 1880 году. Он был изготовлен в Германии. После деревянной сохи это был большой шаг вперед в обработке земли. Я бы сказал, это было счастье для семьи.

Шло время. Наступила весна 1929 года, пора коллективизации. Для нашей семьи и для многих других она стала весной ужаса, горя и смерти. Мы почему-то не вписались в великие планы построения нового, социалистического общества. Как и сотни, тысячи других крестьянских семей огромной страны, попавших под безжалостный каток раскулачивания, репрессий, депортаций.

Началось все с того, что отца как главу семьи обложили денежным и натуральным налогами. В первый раз ему удалось рассчитаться с государством. Его обложили вторично, а расплачиваться было нечем: все зерно было вывезено. Я видел, как отец сидел вечерами при свете керосиновой лампы и, видимо, раздумывал, как свести концы с концами. Поборы продолжались и дальше - уже по третьему кругу.

Тем временем в село прибыли активисты для проведения коллективизации, в их числе и несколько «двадцатипятитысячников». Они организовали комсоды (комитеты содействия), комсомольские ячейки, систематически днем и ночью вызывали тугулучан в сельсовет. Требовали одно: деньги и хлеб.

Как правило, в комсоды попадали люди, не любившие физически работать, иначе говоря, лодыри, выпивохи. При этом у них было право безнаказанно расправляться с крестьянами, которые успешно вели свое хозяйство и не желали иметь ничего общего с комсодами. Непокорным и успешным лепили ярлыки «кулаков», «контрреволюционеров», «противников Советской власти», «врагов народа», «подкулачников» и т.п.

К власти такие кадры нельзя было подпускать и на пушечный выстрел, им же зачастую было доверено рулить всем. Умный человек может засомневаться, а дураку все едино, лишь бы вовремя отчитываться перед начальством. Как тут не согласиться со сказанным кем-то: если Столыпин делал ставку на «здоровых и сильных», то новая власть ровно наоборот.

Отца назвали кулаком, и в приказном порядке предложили немедленно сдать рабочий скот - лошадей, волов, а также транспорт, сбрую, хозинвентарь. Отец уже на следующее утро сдал в колхоз, что было предписано. При этом никаких расписок со стороны экспроприаторов, никаких документов. Мол, сдал и радуйся, что остался жив, ты же кулак, ты же не человек!

Как только у нас забрали скотину, транспорт, инвентарь, главу нашего семейства тут же арестовали и никто его уже никогда не видел. Мама мне рассказывала, что отец сидел в ставропольской тюрьме, потом в селе Труновском состоялся суд над ним. Дали десять лет. Так отец и погиб в сталинских лагерях. Ко мне же, моим братьям и сестрам, надолго приклеился ярлык «дети кулаков».

Уже в отсутствие главы семьи комсод и активисты вынесли из дома мебель, одежду, посуду, кровать, иконы, книги, столы, постельные принадлежности, керосиновую лампу - все вплоть до ложки и кружки. Полный разгром, единственно - мы пока оставались в своем доме, ютились на русской печи.

В кулаках оказался и мой дядя Гурей Андреевич Дураков. У него конфисковали все имущество, отобрали дом, сломали хозпостройки, семью выслали. Дядина усадьба к лету заросла густым бурьяном. Позже, уже в послевоенные годы, мне довелось увидеться со своим двоюродным братом Ильей Гуреевичем. Ему удалось выжить, остальные умерли.

Ко времени раскулачивания у двоюродного брата уже была семья, дети. У него тоже конфисковали имущество, дом сломали. Илье Гуреевичу удалось бежать в Махачкалу. Переправился он в Дагестан в цистерне. Немного обустроившись там, тайком вернулся в село. Представьте - несколько суток добирался пешком только до Ставрополя. По подложной справке он вывез жену и детей в Махачкалу. Надо пояснить - эти справки на свой страх и риск изготавливал тугулучанин Николай Москвитин, по прозвищу Буйняк. Многим землякам он таким образом спас жизнь. Это ли не пример настоящей гуманности и человечности, в противовес тем, кто запятнал себя безжалостными расправами и жестокостями.

Как вовлекали селян в колхоз, в строительство нового, светлого будущего? Помнится, начиная с 1930 года, на улицах постоянно проводились собрания. На них обсуждалось - как уравнять всех сельских жителей, как осуществить мировую революцию, как и кто этому мешает? Выступления безграмотных, но крикливых ораторов заканчивались лозунгами: «Ура товарищу Сталину!», «Слава партии большевиков!», «Мир хижинам, война дворцам!», «Уничтожим кулаков и подкулачников, врагов народа!»

Сжигали старую литературу. Помню, как уничтожали книгу Льва Толстого «Война и мир». Обставили вандализм так: написал ее граф, буржуй, то есть, враг. Невежественные ревнители светлого будущего не останавливались ни перед чем - ни перед физическими расправами с глубоко верующими людьми, ни перед сжиганием старинных икон - христианских святынь. В костер летели Библия, другие религиозные книги. Сжигались портреты людей, ранее занимавших в органах власти видные посты и вдруг ставших «врагами народа». Не помню, кто из русских поэтов написал в двадцатые годы такие запомнившиеся строки: «Церкви на стойла, иконы - на щепки, Пробил последний, двенадцатый час! Святый Боже, Святый крепкий, Святый - бессмертный, помилуй нас!» Эти горькие, талантливые строки и о нас тоже.

Согнанную с личных подворий села скотину содержали на общем дворе. Никакой организации, никакого порядка не было при этом. Кормить животных было нечем, ухаживать за ними некому. От бескормицы начался падеж лошадей. «Двадцатипятитысячники» - ставленники партии в селе объявили, что во всем виноваты «враги народа». Это они заразили животных сапом - опасной лошадиной болезнью. Начался забой лошадей. Так, по сути дела, была уничтожена тягловая сила села. Люди лишились средств передвижения. Они стали теперь ходить пешком из села в село или в Ставрополь, взвалив груз на плечи или тачку.

Не лучше было положение с коровами, волами, согнанными на общий двор. Часть их сдали государству, большая часть пала от бескормилицы, холода и недогляда.

Между тем, положение нашей семьи ухудшалось все больше и больше. В 1931 году все те же притеснители-экспроприаторы выгнали нас из дома. В те годы было заведено, что двери в хатах должны быть открыты всегда. Иначе, когда приходили деятели комсода, а дверь перед ними заперта, они могли просто-напросто ее вышибить, сломать. И к нам они беспрепятственно зашли в дом, выгнав всех на улицу.

Мы поселились под стеной. Старшим из нас, братьев был Михаил. Он и вел порядок, давал каждому по горсти зерна в зимнее время. Весной переходили на траву - конский щавель, крапиву, корни лопухов, ели также древесную кору, толкли кукурузные кочерыжки. Съедобные корни копали руками, лопату ведь отобрали во время конфискации.

Самый маленький из нас Федя (в 1931-м ему было три годика), когда мы жили под стенкой, все твердил о теплой печке и постоянно плакал. После многих мытарств, после ночевок на соломе, маме удалось переселить нас в соседский сарай. Хозяином на том подворье был Дмитрий Петрович Селюков. Его тоже посадили в тюрьму, сослав затем на Урал как «врага народа». Семья Дмитрия Петровича, в которой было пятеро детей, была тоже обречена на нищенство и голодное выживание.

Семья наша, как и десятки других раскулаченных и разграбленных, была под постоянным контролем комсодовских молодчиков. Они нас проверяли каждый день: что варили, что едим? Если увидели на плите что-либо съестное - картошку, фасоль, свеклу, тыкву, семечки подсолнечника, тут же все забирали и уничтожали. Или поедали сами. Очень часто нам, детворе, проверяющие задавали иезуитские вопросы типа такого: «Если у вас нет хлеба, почему вы живы?». Ходить по улицам нам «подкулачникам» было опасно. Активисты при первой же встрече давали подзатыльника или начинали бить. Успеешь увернуться - твое счастье.

Стефан КОРЕНЯК.

(Продолжение в следующем номере)